Студенты прислушались:женская роль была безжалостно вычеркнута и на сцене остались двое: Артур Чех (Артём Горяинов) и Артём Казюханов (поэт Игорь Афанасьев). Начинается спектакль даже весело, со сцены «вязания банных веников для чекистов», в которые Артём и Игорь, уверенные в своей безнаказанности, вкладывают обрезки колючей проволоки. На перекуре они фехтуют прутиками. Ох уж эти прутики... Оказалось, суть «Обители» без любовной истории хорошо укладывается в 50 минут. Декорации – доски, палочки, лестница, колючая проволока – своим минимализмом отсылают к лагерю. Сцена на Секирной с пресловутым колокольчиком даже меня довела до ярко выраженной пилоэрекции.
Действие в двух словах: Афанасьев подставляет и предаёт Горяинова, они оба оказываются на Секирке, Афанасьев сходит с ума и его расстреливают. Недоуменный монолог Горяинова на тему «какого хрена вообще всё это» завершает спектакль. Многие в зале уронили слезу – было видно. Мне понравилось, и как зрителю, и как гражданину (такой спектакль в наше время – гражданский поступок), и как «тому, кто в теме». Интересно, что спектакль вообще без музыкального сопросождения, но эта музыкальная пустота оказывается здесь более уместной, чем любой «Реквием». Казалось, что после выстрела будет звучать песня 25/17 «Шестнадцатая рота», где есть слова «я поэт Афанасьев, мне прострелили башку», но нет...
Мы с Милой остались на обсуждение в рамках фестиваля, как соловецкие эксперты, и, пока зрители одевались и прощались с актёрами и театром, я заскочил в маленький бар и выпил ещё более маленький полтинник коньяка – снять напряжение. При обсуждении произошло интересное, потому что в зале были... критики! Один американский острослов и авантюрист начала XX века, Уилсон Мизнер, очень хорошо объяснил, кто это такие, сказав так: «Театральный критик — это человек, который ошарашивает драматурга, сообщая ему, что тот имел в виду». И когда с задних (верхних) рядов раздался властный голос Станиславского «Не верю!», я оглянулся и увидел критика. Критик не верил, что «люди, сидящие в лагере могли фехтовать на прутиках». Критик негодовал, и требовал от актёров точного соответствия страданиям Варлама Шаламова и Тамары Петкевич. Эти имена так часто повторялись, и складывалось впечатление, будто ничего больше из лагерной прозы критик не читал. Я не выдержал, и объяснил, чем Соловецкий лагерь 1920-29 годов отличается от ГУЛАГовских лагерей. И почему два молодых человека, получив короткие срока (в среднем - 3-5 лет), находясь в лесу на лёгкой работе, могут подурачиться и пофехтовать на прутиках. Потому что жизнь не остановить. Даже в лагере. Потом и Милая высказалась, со свойственной ей точностью и спокойствием. Часть жюри, кстати, изменила своё мнениев лучшую сторону. Мне же подумалось, что спектакль надо притащить на Соловки, чтобы ребята выступили в рамках «Дней Памяти». Так что, если кто-то из «Мемориала» меня читает (знаю, у вас сейчас непростые времена) – напишите мне, в любом аккаунте, договоримся, как это сделать.
